Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1870 – 1874
– Здравия желаю, – улыбнулся молодой человек, которому можно было дать одновременно и шестнадцать лет от роду, и пятьдесят.
– Вот, Андрюша, – сказал Еремей, – с этим господином надо поговорить, – и красноречиво посмотрел на сына, сжав губы.
– Ты позволишь, поговорить с твоим сыном наедине?
Еремей постоял, переминаясь с ноги на ногу и сгорбившись, словно от непосильной ноши, пошёл в дом.
– Как лошадки? Не беспокоят?
– Это самые смирные и доверчивые существа, – обнажил в улыбке Андрей жёлтые зубы, – это люди злые, а они добрые.
– Почему люди злые? Не все же одинаковы?
Андрей с любопытством посмотрел на сыскного агента.
– Зло творят многие, – и спрятался, словно в улиточный домик, не отвечая ни на один вопрос.
Вечером Назоров докладывал начальнику сыскной полиции:
– Вы оказались правы. Подполковник Вознесенский приезжал в столицу на встречу с дамой и никогда не пытался встретиться с отцом, он для него попросту не существовал. Но вот слуга барона Корфа Еремей, воспитывавший с детских лет Павла Леопольдовича, так привязан к нему, что решил оградить хозяина от неприятностей, которые сулили в случае, если измена жены Ираиды Карповны станет явной. Поэтому он с сыном Андреем, который помешался рассудком после смерти матери, совершили покушение на присяжного поверенного, я бы сказал неумелое, иначе он скончался бы на месте.
– Есть доказательства, что это они совершили?
– Я могу найти оружейный магазин, в котором, думаю, опознают Еремея. Такую покупку он бы не стал поручать другому. Хотя свидетели видели убегающих со спины, но с городовым кто—то же разговаривал и наверняка полицейский узнает Андрея.
– Достаточно, – сказал Путилин. – Значит, слуга оберегал семейный покой барона?
– Именно так, – удручённо произнёс Назоров, – а значит, его попытки оградить Корфа от неприятностей оказались тщетными, в судебном процессе всё всплывёт.
– Это верно, – Путилин прищурил глаза, – но от пункта третьего тысячи четыреста пятьдесят третьей статьи Уложения, говорящей о нанесении смертельных ран, просто так не отмахнуться.
– Видимо.
– Ступайте.
– Брать под арест отца с сыном?
– Пока не надо.
Путилин долго ходил по кабинету, заложив руки за спину. Выражение лица постоянно менялось и губы шевелились, словно он разговаривал сам собой, что—то доказывая и что—то отвергая. Потом сел за стол, обмакнул перо в чернила, снял каплю и написал:
«В связи с недостаточностью собранных сведений и непричастностью указанных господином Вознесенским лиц, производство расследования покушения отложить до новых обстоятельств, позволяюших продолжить следствие».
Простое дело. 1873 год
Было зябко, ветер с утра гонявший по земле сухой снег, стих. Холода не ощущалось, но городовой, важно вышагивающий по Спасской, был не прочь сесть у горячей печки и выпить стакан обжигающего чая, а может рюмочку чего—нибудь покрепче. Пошел пятый час. Декабрьская темнота незаметно поглотила город. Фонари давали хоть и тусклый свет. но его было достаточно, чтобы служивый видел всю улицу от Екатерининского канала до Садовой. Снег пронзительно скрипел под ногами, замирая в тишине опускающегося вечера. Городовой потянулся, взглянув на чернеющее небо, на котором не появилось ни одной звезды. «Опять тучи, – мелькнуло в голове, – опять повалит снег».
Когда из доходного дома Дмитриевского выскочил растрепанный человек в расстегнутом пальто, городовой направился к нему. Даже в свете фонаря было видно, что он бледен, губы дрожат, в глазах блестят безумные искры и он непрерывно шептал: «Я должен объявить, я должен об этом объявить!»
Увидев человека в форме, выскочивший из дома негромко произнёс: « Я стрелял в него!»
– Успокойтесь, – спокойным тоном сказал городовой, – расскажите, что стряслось.
– Я, он, – голос дрожал. Руками закрыл лицо, сквозь всхлипы слышалось, – он сам виноват, он нанес мне обиду, он, он, – плечи беспрерывно тряслись.
– Пройдемте в участок, – полицейский обнял за плечи молодого человека, – там и разберемся.
– Я не хотел, зачем с тростью—то, – плечи тряслись в рыданиях, – зачем же он так? Зачем?
Дверь квартиры начальника сыскной полиции господина Путилина отворила Глаша и сразу же приняла недовольно—ворчаливый вид..
– Ходють и ходють, сколько можно тревожить Иван Митрича? Что ни воскресный день, так без него не обойтись, злодеи, вишь ли, в городе буянят, убивцы своих мадамов убивають, словно наровят подгадать к этому дню, – повернулась спиною и прошаркала в кабинет Путилина.
– Иван Митрич, – раздавалось недовольное ворчание по квартире, что снимал начальник сыскной полиции, – тута снова ваш молодец
– Зови, – послышался в ответ усталый голос хозяина.
– Хоть бы одежонку свою скинул, – раздавалось из прихожей, – снег, снег—то отряхни. Глянь, молодец, не хватало после тебя лужи по хватире гонять.
В открытой двери вначале появилась взъерошенная голова, а потом и весь Миша Жуков, молодой помощник, застыл на пороге.
– Что там застыл? Проходи, – кивнул головою Путилин и указал на стул. – Только не части, а по порядку.
Жуков огляделся, хотел на стол положить шапку, которую держал в руках, но постеснялся и присел на краешек резного стула, оббитого синим бархатом.
– В четверть пятого из доходного дома Дмитриевского, что на Спасской, выскочил молодой человек в нервном возбуждении и признался проходившему городовому в какой—то стрельбе. Был препровожден в участок, где ныне находится. На квартиру господина Рыжова, откуда вышел молодой человек, посланы полицейские, там найден труп вышеуказанного господина, полицейские оставлены надзирать за местом преступления, вызван товарищ прокурора, а я послан за Вами.
– Молодой человек сознался в преступлении?
– Нет, но все указывает на него.
– Тогда к чему мой приезд?
– Товарищ прокурора просил, – пожал плечами молодой помощник Путилина.– Статский советник убит, вот и дует господин Веревкин на воду, чтобы, не дай Бог, пропустить какую—нибудь мелочь.
– Хорошо, – Иван Дмитриевич поднялся с любимого кресла, – ежели статский советник! Не каждый день статских генералов убивают. Глаша, – крикнул в сторону прихожей, – шубу подавай.
Снег весело пел под полозьями саней, словно выехали не на место убийства, а прокатиться по зимнему городу. Фонари рисовали вокруг столбов желтые круги, то бегущие навстречу, то остающиеся позади резво бегущих лошадей. Доехали быстро, так и не успел мороз пощипать лица колючим прикосновением.
В комнате допросов было натоплено. Иван Дмитриевич поздоровался с приставом, которого знал по делу о краже на Екатерининском канале, расстегнул шубу и сел на стул, стоящий сбоку от стола.
– Где новоиспеченный убийца?
– Я распорядился, – ответил хозяин участка, – чтобы его привели. Вот при нем найден шестикамерный пистолет, из которого произвели два выстрела, об этом свидетельствуют закопченный стол и две стрелянные каморы с разбитыми пистонами.
– Если дело ясное, то зачем нам, сыскному, вмешиваться в это дело.
– Не знаю, Иван Дмитриевич, честно скажу – не знаю. Протокол составлен, я ждал Вас, чтобы посетить место убийства.
– Что там?
– Убит господин Рыжов в столовой, в которую ведут две двери: одна из прихожей, вторая из коридора, где располагаются хозяйские спальни, детские, кабинет, комната воспитательницы.
– А прихожая?
– Там есть еще один коридор, – сощурив глаза, припоминал пристав, – он ведет в кухню и комнаты прислуги.
– Ясно. Вы опрашивали господина…, – Иван Дмитриевич запнулся, надо же вылетела из головы фамилия.
– Шляхтина, – подсказал помощник Путилину.
– Да, Шляхтина, давайте сюда нашего подозреваемого.
Бровь пристава поползла вверх.
– Подозреваемого?
– Да, – произнёс Путилин, – пока его не осудили, он, как ни звучит странно, подозреваемый.
– Ваше имя?
– Шляхтин Порфирий Степанович.
– Хорошо, меня зовут Иван Дмитриевич Путилин, я – начальник сыскной полиции, – представился человек с усталым лицом, – мне хотелось бы поговорить с Вами по существу Вашего дела.
– Я готов, – произнёс молодой человек.
– Вы присаживайтесь, – улыбнулся Путилин, – как гласит народная мудрость: в ногах правды нет.
– Благодарю за заботу, – произнёс Порфирий и сел на стул, поначалу откинулся на спинку, закинув ногу за ногу, но увидел укоризненный взгляд пристава, выпрямился, опустив голову, и устремил взор на свои руки, которые пристроил на коленях.
– Вы давно приехали в столицу? – Иван Дмитриевич пристально смотрел на Шляхтина, тот поднял на него удивленные глаза, в которых читалось: «Причем здесь приезд и мой… проступок?»
